Сандро боттичелли

Литература

• Bruno Santi, Botticelli , inI protagonisti dell’arte italiana , Scala Group, Firenze 2001. ISBN 8881170914
• Gloria Fossi, Uffizi , Giunti, Firenze 2004. ISBN 88-09-03675-1

По 17 июля. Выставка одной картины «Сандро Боттичелли. Паллада и кентавр»

ГМИИ им. А.С. Пушкина Главное здание. Волхонка,12

В рамках года Италии в России ГМИИ им. А.С. Пушкина продолжает показ шедевров итальянского искусства. Вслед за «Дамой с единорогом» Рафаэля Санти из собрания Галереи Боргезе в музее представлено полотно величайшего мастера эпохи Возрождения — «Паллада и кентавр» Сандро Боттичелли из Галереи Уффици.

Данный проект осуществлен при участии Открытого фестиваля искусств «Черешневый лес», давнего партнера ГМИИ им А.С. Пушкина. Среди наиболее значимых произведений флорентийского искусства XIII – XV веков, входящих в собрание Галереи Уффици, полотна Сандро Боттичелли (1445 – 1510) занимают особое место.

Его шедевры «Весна», «Рождение Венеры», ставшие хрестоматийными, олицетворяют блеск итальянского искусства эпохи Возрождения. Мастер изысканных линейных ритмов, Сандро Боттичелли стал абсолютным символом эпохи, воплотившей в себе одну из вершин человеческой цивилизации. Картина «Паллада и кентавр» (1482), экспонируемая в ГМИИ имени А.С.

Пушкина, занимает достойное место среди совершенных аллегорических композиций Сандро Боттичелли. На фоне ласкающего взор поэтического пейзажа изображена изящная и в то же время строгая молодая женщина, вооруженная тяжелой алебардой. Она держит за волосы кентавра, покорно на нее взирающего.

Прекрасная дева увенчана венком, сплетенным из веток оливы, которые опоясывают также ее грудь и руки. Она одета в широкий зеленый плащ, наброшенный на легкое одеяние со свободно ниспадающими складками ткани, которую украшают эмблемы рода Медичи в виде бриллиантовых колец.

Слева за спиной кентавра высится, словно вырубленное из скалы, некое архитектурное сооружение обильно поросшее мхом. Прекрасная хрупкая женщина изящным жестом укрощает дикое существо. Кентавр как бы обнаруживает собственную слабость перед лицом грациозной женской силы.

Философский смысл полотна является своего рода манифестом флорентийского гуманизма второй половины Кватроченто (XV век). Существует несколько вариантов интерпретации аллегорического смысла.

Согласно наиболее распространенному, принято считать, что в произведении флорентийского мастера представлена аллегория Целомудрия, побеждающего Сладострастие, которая выражает неоплатонический конфликт ratio и sensus (разума и чувств), состоящий в попытке подавить животные инстинкты, воплощенные в двойственной природе кентавра, с помощью разума.

Как предполагают исследователи, картина была преподнесена Лоренцо Великолепным его кузену Лоренцо ди Пьерфранческо в качестве свадебного подарка по случаю бракосочетания с Семирамидой, дочерью Якопо III дельи Аппиани д’Арагона, владельца Пьомбино, одного из городов Тосканы.

Поэтому неслучайно, что некоторые исследователи обнаруживают сходство женского образа с Семирамидой Аппиани. Кроме того, существуют версии, согласно которым образ юной женщины, изображенной на полотне Боттичелли, может быть отождествлен с девой Камиллой, девственной дочерью короля Метаба, воспетой Вергилием в поэме «Энеида», а также с римской богиней мудрости Минервой. Такие предположения возникли в связи с тем, что в описи 1498 года картина обозначена как «Камилла и сатир», а в описи, сделанной, в 1516 году она фигурирует под названием «Минерва и кентавр». Однако в картине отсутствуют основные атрибуты Минервы или Афины Паллады – шлем, копье и круглый щит с головой Медузы. Несмотря на это, по мнению большинства исследователей, нет оснований отказываться от традиционного названия, под которым картина обрела всемирную известность.

Хочется надеяться, что встреча с уникальным произведением мирового искусства, каким является полотно Сандро Боттичелли, будет способствовать тому, что зритель станет более пристально всматриваться в каждое отдельное произведение выдающегося мастера и попытается постичь смыл его творчества в целом.

Подобный диалог с великим художественным наследием позволяет проникнуть в суть творческого процесса автора и тем самым открыть в себе новые возможности восприятия и наслаждения классическим искусством.

Благодарим пресс-службу ГМИИ имени А.С. Пушкина за предоставленный материал. https://www.arts-museum.ru/

Выставка одной картины: «Паллада и Кентавр» Боттичелли

Новые гастроли в Пушкинском музее — фотомодель эпохи Ренессанса.

Все женщины на картинах Сандро Боттичелли похожи друг на друга — вернее, на прекрасную блондинку Симонетту Веспуччи, которую он оплакивал и воспевал еще тридцать лет после ее смерти.

На картине «Паллада и Кентавр», которую привезли из Флоренции в ГМИИ на смену «Дамы с единорогом» Рафаэля изображена не Симонетта, а более темноволосая женщина, однако типаж все равно узнается.

Смысл же картины загадочен.

Высокие длинноногие девы из боттичелиевских «Весны» и «Рождения Венеры» стали для человека ХХ века одим из символов культуры Ренессанса наряду с «Моной Лизой». Их типаж удачно совпал с тем идеалом красоты, которые пропагандируют для нас модные журналы (со скидкой на полтора тысячелетия развития гламура, разумеется).

Среди современников же он не был столь популярным, о чем свидетельствует то, что кроме Боттичелли, подобных дам никто не рисовал.

Однако длинные пряди, которые развиваются на ветру, элегантные складки слипающихся одеяний, S-образные извивы фигуры и прелестные цветочки — все это настолько радует глаз, что ошибка, право, простительная, и честь стать лицом эпохи художник заслужил по праву.

«Паллада и кентавр», которая до 1895 года пылилась на чердаке палаццо Питти, сейчас обитает в галерее Уффици на почетном месте между двумя упомянутыми выше шедеврами. Она отличается не только темным оттенком волос женщины — но затемненным смыслом сюжета.

В отличие от «Весны» и «Рождения Венеры», построенных на прямых литературных аналогиях, она остается загадкой, заставляя исследователей предлагать все новые и новые версии истолкования.

Боттичелли точно написал не богиню Афину Палладу (название картины устоялось по ошибке), возможно — деву Камиллу из «Энеиды», возможно — аллегорию Целомудрия.

Картина выставлена в итальянском зале, среди постоянной экспозиции музея, примерно совпадающей с ней по времени.

Кстати, загляните в левое крыло этого помещения — там висит еще один Боттичелли, «Благовещение», единственное произведение мастера, хранящееся в России (в Эрмитаже было еще «Поклонение волхвов», но большевики его продали в 1931 году заграницу).

Это крохотный диптих с достаточно мелкой и не яркой живописью — однако все характерные черты мастера, легкость и изящество — налицо. Впрочем, рядом с такой жемчужиной, как гостья из Флоренции, «Благовещение», конечно, блекнет.

Воспользовавшись этой возможностью подумать о том, почему из-под кисти одного художника могут выходить шедевры и проходные вещи, надо вернуться к основной цели своего визита. Любуясь на символы дома Медичи, вышитые на полупрозрачной кисее платья Паллады, стоит вспомнить о «синдроме Стендаля» — это когда падают в обморок от переизбытка красоты кругом.

Отрывок, характеризующий Паллада и Кентавр (картина Боттичелли)

Небо развёрзлось шквалом тревоги, паники и страха!.. Где находилась сейчас моя храбрая, одинокая девочка?! Что побудило её покинуть Мэтэору?.. На мои настойчивые призывы Анна почему-то не отвечала, хотя я знала, что она меня слышит. Это вселяло ещё большую тревогу, и я лишь из последних сил держалась, чтобы не поддаваться сжигавшей душу панике, так как знала – Караффа непременно воспользуется любой моей слабостью. И тогда мне придётся проиграть, ещё даже не начав сопротивляться… Уединившись в «своих» покоях, я «зализывала» старые раны, даже не надеясь, что они когда-либо заживут, а просто стараясь быть как можно сильней и спокойнее на случай любой возможности начать войну с Караффой… На чудо надеяться смысла не было, так как я прекрасно знала – в нашем случае чудес не предвиделось… Всё, что произойдёт, я должна буду сделать только сама. Бездействие убивало, заставляя чувствовать себя всеми забытой, беспомощной и ненужной… И хотя я прекрасно знала, что не права, червь «чёрного сомнения» удачно грыз воспалённый мозг, оставляя там яркий след неуверенности и сожалений… Я не жалела, что нахожусь у Караффы сама… Но панически боялась за Анну. А также, всё ещё не могла простить себе гибель отца и Джироламо, моих любимых и самых лучших для меня на свете людей… Смогу ли я отомстить за них когда-либо?.. Не правы ли все, говоря, что Караффу не победить? Что я не уничтожу его, а всего лишь глупо погибну сама?.. Неужели прав был Север, приглашая уйти в Мэтэору? И неужели надежда уничтожить Папу всё это время жила только во мне одной?!.. И ещё… Я чувствовала, что очень устала… Нечеловечески, страшно устала… Иногда даже казалось – а не лучше ли было и правда уйти в Мэтэору?.. Ведь кто-то же туда уходил?.. И почему-то их не тревожило, что вокруг умирали люди

Для них было важно УЗНАТЬ, получить сокровенное ЗНАНИЕ, так как они считали себя исключительно одарёнными… Но, с другой стороны, если они по-настоящему были такими уж «исключительными», то как же в таком случае они забыли самую простую, но по-моему очень важную нашу заповедь – не уходи на покой, пока в твоей помощи нуждаются остальные… Как же они могли так просто закрыться, даже не оглядевшись вокруг, не попытавшись помочь другим?.. Как успокоили свои души?.

Конечно же, мои «возмущённые» мысли никак не касались детей, находящихся в Мэтэоре… Эта война была не их войной, она касалась только лишь взрослых… А малышам ещё предстояло долго и упорно идти по пути познания, чтобы после уметь защищать свой дом, своих родных и всех хороших людей, живущих на нашей странной, непостижимой Земле. Нет, я думала именно о взрослых… О тех, кто считал себя слишком «особенным», чтобы рисковать своей «драгоценной» жизнью. О тех, кто предпочитал отсиживаться в Мэтэоре, внутри её толстых стен, пока Земля истекала кровью и такие же одарённые, как они, толпами шли на смерть… Я всегда любила свободу и ценила право свободного выбора каждого отдельного человека. Но бывали в жизни моменты, когда наша личная свобода не стоила миллионов жизней других хороших людей… Во всяком случае, именно так я для себя решила… И не собиралась ничего менять. Да, были минуты слабости, когда казалось, что жертва, на которую шла, будет совершенно бессмысленна и напрасна. Что она ничего не изменит в этом жестоком мире… Но потом снова возвращалось желание бороться… Тогда всё становилось на свои места, и я всем своим существом готова была возвращаться на «поле боя», несмотря даже на то, насколько неравной была война…

Отрывок, характеризующий Паллада и Кентавр (картина Боттичелли)

Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль. Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее. Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь. Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой. – Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек? – Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих. – Вишь ты! – сказал один из солдат. Другой солдат покачал головой. – Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку. Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него. – Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них. – Мне в Можайск. – Ты, стало, барин? – Да. – А как звать? – Петр Кириллович. – Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску. Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте. – Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте! – Ах да, – сказал Пьер. Солдаты приостановились. – Ну что, нашел своих? – сказал один из них.